В защиту детской лени
Когда я был маленьким, родители меня постоянно ругали. И не то чтобы я был трудным ребенком — просто они работали учителями в той же школе, где я учился. Когда в 8 классе я получил единственную за год четверку в четверти — по географии, которую терпеть не мог, — мать не разговаривала со мной три дня. Зато на каникулы я уезжал к бабушке с дедушкой, и тут-то наконец-то отдыхал душой. Здесь меня не ругали ни за что — вместе с другими пацанами мы обчищали огороды соседей, срезая ножичками кочаны капусты, а в строящемся неподалеку магазине играли в красноармейцев и фашистов — прячась за участками кладки, кидались друг в друга «гранатами» — увесистыми кусками кирпича.
Конечно, сейчас, когда у меня есть свои дети, я порой прихожу в ужас от мысли, каким опасностям подвергался из-за того, что бабушка просто не могла за мной уследить. Однажды, когда мне было лет пять, я вообще ушел от нее в путешествие — просто вышел за границы садовых участков, окружавших наш дом, и побрел к горизонту. И если бы меня не остановили колхозники и не вернули обратно, бог знает, что со мной могло бы случиться.
И все-таки не могу удержаться от улыбки при воспоминаниях о том времени. Чем старше становлюсь, тем яснее понимаю, что всеми хорошими чертами своего характера — самостоятельности, любопытству к жизни — обязан вот этим месяцам у бабушки. А всеми скверными — неуверенностью в себе, вечным желанием быть впереди других по каким-то формальным показателям — годам жизни у родителей.
Именно это понимание помогло мне выбрать ту схему воспитания моих детей, которая мне кажется правильной. Ругать детей все-таки можно — но лишь по одной-единственной причине: если то, что они делают, опасно для других или для них самих. Я хорошо понимаю тот азарт, который заставляет моих дочек — Лиду и Машу (они близнецы, им по 7,5 лет) — носиться друг за другом по всему дому, играя в догонялки, — но за беготню и потасовки на лестнице я их ругаю: если ребенок скатится по дюжине крутых ступенек, последствий этого падения не оправдать никакими педагогическими соображениями.
Я ругаю Борьку (4 года), когда он пытается выбраться за калитку, — огромный мир, которым ему представляет наша поселковая улица, манит его, и все же я извлек из своего «детского» путешествия слишком хороший урок, чтобы позволить ему идти по моим стопам.
А вот за плохие оценки и нежелание заниматься чем-то, что лично мне самому кажется полезным, я их не осуждаю и никогда не буду ругать. Например, Лида с Машей не любят читать (зато они обожают, когда им читаем мы с женой) — и хотя я сам в их возрасте уже зачитывался Гербертом Уэллсом, я не корю их за эту кажущуюся нелюбовь к книгам. Они другие, чем я, у них другие интересы — им может нравиться что-то совершенно иное, чем мне в детстве. Например, девчонки обожают рисовать — картинки, которые они делали еще три года назад, поражают композицией, выбором красок и даже сложностью замысла. Может быть, это станет их любимой профессией. И ничего страшного в том, что им не будет нравиться художественная литература. Я знаю успешных в плане карьеры и счастливых в личной жизни музыкантов, которые не читали «Войну и мир», и пару жутко несчастных тетенек дипломированных литературоведов.
«Лень», которую мы привыкли клеймить в детях, в глубине своей имеет вполне здравые корни — если ребенок не понимает, зачем ему нужно чем-то заниматься, он теряет к этому интерес. Например, когда Лида с Машей только начинали заниматься на пианино, уроки музыки далеко не всегда их вдохновляли. Однако когда они стали давать первые концерты, они поняли: затем, чтобы в красивых платьях принимать цветы! И я опять-таки не буду укорять их за то, что они не питают к музыке «высокой» страсти, а руководствуются прагматическими соображениями. Жизнь — это интересные впечатления, и я буду считать, что оказался плохим отцом для своих детей именно в том случае, если их, уже взрослых, затянет рутина. И учеба в моем понимании — это не хорошие оценки, а способ овладеть набором инструментов, которые сделают их жизнь интереснее и счастливее. Гораздо важнее, чем любые пятерки, — научиться думать. Вот почему я развиваю в них не усидчивость, а любознательность: рассказываю им не о том, что задали в школе, а о том, что им нравится. Например, Машка в восторге от биологии: ей нравится слушать о том, как первой клетке удалось возникнуть в покрывавшем Землю океане и чем мы отличаемся от шимпанзе. Лида обожает слушать про космос: почему метеориты сгорают в воздухе и почему космонавт испытывает перегрузки при взлете. То, что они внимают моим рассказам об этих материях, — гораздо больший успех, чем если бы я все-таки заставил их одолеть к концу лета сказки Пушкина.
Мой подход, впрочем, вызывает постоянные контроверзы с теми родителями, которые с 5-6 лет мучают детей в шахсекциях, терзают «дуюспикинглишем» или заставляют еще до школы зубрить таблицу умножения. При этом одна такая родительница, например, честно признается, что ее дочка к вечеру изгрызает шариковую ручку буквально в опилки — нервы. Это, на мой взгляд, настоящее безумие. И я рад, что мои дети уже овладели способностью сопротивляться такому впихиванию знаний. Еще пару лет назад, когда я, еще не придя к нынешним взглядам на образование, пытался им втюхать что-то про сложение и вычитание, Машка слушала-слушала — с откровенно нулевым интересом, а потом вдруг воскликнула: «Перекук! Знаешь такое слово?»
Когда я пытаюсь грузить жену чем-то, что ей глубоко неинтересно, или дети не желают воспринимать нашу заумь, или даже я сам не хочу вникать в проблемы, которые стараются спихнуть на меня родственники, мы восклицаем: «Перекук!»
И это лучшее, что можно ответить всем родителям, уверенным, что небо упадет на землю, если их ребенок не будет знать структуры импорта республики Гондурас.
