«Роковая страсть» (The Immigrant) — фильм про американскую мечту
Предлагаем вам посмотреть первый за долгие годы фильм про американскую мечту без соплей и улюлюканья на тему долгожданного счастья.
«Роковая страсть» (в оригинале – «The Immigrant») Джеймса Грэя участвовала в каннском конкурсе, где хоть и не получила призов, но органично вписалась в контекст современного авторского кино.
В сумерках чернеет статуя Свободы, одна из двух симпатичных девушек радостно, но все еще с некоторой осторожностью говорит другой: «Мы почти добрались». Идет 1921 год, время, когда европейцев очень сильно тревожит существование американской мечты. Молодая польская беженка-католичка Ева (Котийяр) приплывает к восточному побережью вместе с сестрой, но ту отправляют в карантин с подозрением на туберкулез, а Ева оказывается одной из первых в списке на депортацию, поскольку по пути совершила поступок из категории непристойных. На помощь приходит интеллигентного вида сутенер Бруно (Феникс), который из прагматичных соображений, в принципе, не против оставить отчаявшуюся девушку на континенте.
Есть мнение, что Джеймс Грэй — режиссер непонятный, а местами и вовсе странный. Снимает мелодрамы, не обращаясь к чувственности, эксплуатирует неврастенический дар Феникса, где только можно, наряжает Котийяр статуей, в конце концов. И действительно, для одних это флагман американского авторского кинематографа, для других — не более чем выдумка и большая фикция, компромиссных вариантов практически не встретить. По статусу для сегодняшнего фестивального движения Грэй — то же самое, что Джармуш в 1980-х или Содерберг в 1990-х. Но, что интересно, Грэй в отличие от них находится в четкой оппозиции как к мейнстриму, так и к современным независимым: относительно большие бюджеты играют совсем не на масштабы — на статус задействованных в съемках людей, а про эскапистские тенденции малых американцев и говорить нечего — их попросту нет. Его фильмы — это что-то вроде постклассического эха в формате жанрового кино: отовсюду веет историей и консерватизмом, но актуально здесь и сейчас.
«Роковая страсть», какую все же удобней называть «Иммигранткой», — бесстрастная, почти что ледяная костюмная мелодрама, которая в очередной раз развенчивает американскую мечту и девальвирует идею погони за счастьем. Для счастья нужно вернуть сестру, для того чтобы вернуть сестру, нужны деньги, для денег нужна работа. Бруно не настаивает, но выбора у Евы нет: приходится наряжаться в вычурные платья и иметь дело с сомнительными мужиками. Периодически встречаются неприятности и другого толка вроде доносов в полицию, которые затем, что вполне логично, мутируют в проблему покрупнее: незаметно зарождается любовь. Как выяснится, в таких условиях — все-таки запретная. При этом совокупность несчастий, сваливающихся на долю Евы, совсем не выглядит неправомерным кирпичом, который с учащающейся периодичностью падает на зрительские головы. И это важный момент.
Персонажи фильма будто бы сошли со страниц произведений Достоевского: разве что Зельвенский не отметил, что Ева — это Сонечка Мармеладова, а Бруно — вполне даже немножко Раскольников. Грехопадение по чистым мотивам, слезливое раскаяние в финале — это все не просто так, а по-настоящему. Обаяние «Иммигрантки» в частности и всего Грэя в целом объяснить довольно сложно. Но у кого еще можно наплевать на исторические и социальные контексты, которые сам автор, вполне вероятно, совсем не имел в виду, и просто прослезиться, глядя на Марион Котийяр, прощально смотрящую в сторону оставленного Хоакина Феникса, перед тем как уплыть за счастьем куда-то еще, но в Нью-Йорк больше никогда не вернуться.
