Эмиграция по-русски

В этой статье речь пойдет не о трагической изоляции эмигрантов вдали от родных берез, а о предприимчивости наших людей, сумевших, как в песне Ольги Арефьевой, организовать «маленькую свою вселенную внутри большой», сохранить и продолжить русские традиции и даже стать колоритными героями многочисленных анекдотов.

Отъезд в эмиграцию — событие непростое даже для тех, кто жаждет как можно скорее оставить родные берега. Языковой барьер, культурные расхождения, груз сентиментальных воспоминаний, привыкание к новому климату, часовому поясу, воздуху, воде и еде — все это нередко осложняет жизнь за рубежом. Помните, как было в фильме «Окно в Париж»: «Возьми у меня сейчас все: Францию, Австралию, тачку-шмачку… Все возьми, только верни мой Невский, мой Финляндский, мою площадь Ленина, мою коммуналку. Только вот сейчас, немедленно». Вот она, характерная эмигрантская черта — скучать по тому, что раньше не вызывало никаких нежных эмоций!

В руках фанерный чемодан

Со временем эмигрантская общественность взяла на вооружение тезис об очистительной силе смеха и начала бороться с ностальгическими настроениями с помощью юмора. Что неудивительно, ведь для многих жизнь за границей — неразделимый трагикомический сплав, смех сквозь слезы — прямо как в фильмах Эмира Кустурицы (вся американская проза Довлатова как раз окрашена именно в такие тона). Впрочем, с ностальгией переселенцы боролись не только шутками-прибаутками, но и, разумеется, с помощью своего терпения, старания и выносливости. Согласитесь, не так-то просто выстраивать свою минивселенную за тысячи километров от родного дома. Особенно если ты причалил к чужим берегам с потертым чемоданом, внутри которого, к примеру, только финские креповые носки (не считая чугунного груза воспоминаний и обид, способных потопить любой «Титаник»). «Так и уехал с одним чемоданом. Чемодан был фанерный, обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам. Замок бездействовал. Пришлось обвязать мой чемодан бельевой веревкой. Когда-то я ездил с ним в пионерский лагерь. На крышке было чернилами выведено: «Младшая группа. Сережа Довлатов», — вспоминал Сергей Довлатов в своем романе «Чемодан». Такой вот нехитрый скарб брали с собой в новую жизнь. И добивались успеха.

Тридевятое царство

«Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» — народная мудрость, она же универсальная мотивирующая формула. Ведь сначала, конечно, любой эмигрант впадет в ступор: что делать? куда идти? Бродский, к примеру, вспоминал, что, когда приземлился в Вене, его озадачил издатель и славист Карл Проффер: «Ну, Иосиф, куда ты хотел бы поехать?» «О господи, понятия не имею», — только и ответил обескураженный поэт. Наверное, это чувство можно сравнить с боязнью чистого листа: с чего-то нужно начать, но с чего? Особенно когда все мосты сгорели (и в данном случае это не просто метафора для красного словца).

Но постепенно, подобно Наф-Нафу, любой эмигрант будет строить свой домик, таскать камни и месить глину, осваиваться и врастать в новое жизненное пространство. А потом у него обязательно появятся единомышленники, свои Ниф-Нифы и Нуф-Нуфы, так что на побережье Атлантического океана вполне может возникнуть полноценная русская колония (такой термин, кстати, любил употреблять Сергей Довлатов). Или «маленькая Одесса», как любят называть Брайтон-Бич. Шутка ли: только в этом районе, по разным данным, проживает от 24 до 80 тысяч наших бывших соотечественников (иные и вовсе называют цифру в полмиллиона).

Как тут не вспомнить приключения Данилы Багрова, попавшего на Брайтон-Бич, словно Иван Царевич в Тридевятое царство: вроде бы небоскребы кругом и веет океанский бриз, но при этом повсюду вывески «золото», «скупка», «цветы», «русский хлеб». И тетка в коричневом свитере злобно одергивает парня, слегка опьяненного «американской мечтой»: «Чего рот раскрыл? Раззява! Проходи давай!» Будто и нет 7511 километров, разделяющих Москву и Нью-Йорк, а тетка эта идет, к примеру, из обычной булочной где-нибудь в районе Войковской, а никак не по Брайтон-Бич. Сразу вспоминается анекдот: «У эмигранта спрашивают: как тебе Америка? — А мы туда не ходим». (Причем, как и в любой шутке, здесь только доля шутки.)

Такая разная ностальгия

Как бы там ни было, «наши», бывшие и настоящие, уехавшие навсегда или прельстившиеся возможностью временного дауншифтинга, есть повсюду: на белоснежных пляжах Гоа, в пряничных домиках старой Европы, эквадорских джунглях и Швейцарских Альпах, в болгарских селах и израильских пустынях. У каждого свой груз воспоминаний и впечатлений, разочарований и побед. Одни, подобно улитке, прячутся в свой панцирь, другие объединяются по интересам, третьи открыто радуются комфорту и стабильности и не желают общаться с русскими экспатриантами, четвертые постоянно перебирают в голове сцены из прошлого, причудливо тасуя их, как колоду карт.

Кстати, у каждого эмигранта свой предмет ностальгии, иногда парадоксальный. Вот, к примеру, некоторые русские в Израиле скучают по снегу — и не по идиллической предновогодней картинке, а по настоящему трескучему тридцатиградусному морозу (в то время как многие из нас легко бы променяли вредный для себя север на южные широты). Другие тоскуют по людям и атмосфере, архитектуре родных городов (особенно этим славятся петербуржцы, которые даже переезд в Москву воспринимают как эмиграцию) и по чему-то такому же неуловимо-необъяснимому, как и вся русская хандра. А многие скучают не по абстрактным явлениям, а по самым что ни на есть зримым и даже ароматным. Речь, разумеется, о еде.

Кулинарная тоска

«Горестный перечень невозвратимых утрат эмигранта столь же нескончаем, сколь и список приобретенных преимуществ. В области рыбной кулинарии основное завоевание — экзотическое — обилие sea food’a. Главная потеря — настоящая уха», — писали Вайль и Генис в своем кулинарно-литературном труде «Русская кухня в изгнании».

Тем, кто никогда не покидал родные края дольше чем на несколько недель, сложно будет понять тех эмигрантов, что жалуются, например, на отсутствие гречки в магазинах (между прочим, проблема для наших соотечественников в Германии или Дании) или свеклы. Вот представьте себе: захочет кто-нибудь на севере Китая приготовить селедку под шубой или сварить ароматный борщ, но увы — придется утолять голод только воспоминаниями, поскольку в этой части страны такой привычный для нас овощ почему-то не распространен. И так всегда: вместо буйабеса русский человек будет хотеть уху, вместо неаполитанской сладости пастьеры — наше «Птичье молоко», вместо артишоков с хамоном — вареную картошку с прозрачными пластинками сала и черным хлебом.

«Хлеб и каша — пища наша», — гласит русская поговорка, которая оказалась максимально правдивой и в современности. Этих на первый взгляд незатейливых продуктов очень не хватает многим уехавшим русским, для которых, к примеру, свежий хлеб-кирпичик с ароматной хрустящей корочкой может быть так же важен, как и первая любовь. И никакого преувеличения в этом нет. У всякой ностальгии свой вкус и запах.

Читайте: Русские в Ницце

Искусство быть собой

Несмотря на все эти атрибуты тоски по родине, в конце концов большинство привыкает и к сухим ветрам-хамсинам, и к тропическим ливням, и к отсутствию привычных продуктов на прилавках, и к постоянному звучанию чужой речи. Одни более-менее успешно встраиваются в другие широты и декорации, не порывая со своими традициями, другие терпят фиаско, третьи отказываются от бывшей родины, но все равно не становятся счастливыми (кстати, а бывает ли родина бывшей, как, скажем, жена?).

И это, разумеется, далеко не все из возможных комбинаций. Вспомните терзанья главного героя довлатовского «Заповедника» перед отъездом в эмиграцию: «Что тебя удерживает? Эрмитаж. Нева, березы? — Березы меня совершенно не волнуют. — Так что же? — Язык. На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности». Вообще эта потеря себя (и не только в языковом плане) путает многих, но можно ли ей противостоять? Большинство эмигрантов постоянно что-то тревожит: призрак отечества, мнение коллег, оставшиеся вдалеке друзья и родственники, новые соседи… Им каждую секунду нужно соответствовать — в языковом, моральном и культурном плане. Поэтому иные берут надменную интонацию в общении с бывшими согражданами и слегка преувеличивают степень своих побед на чужом поле. А с наличием социальных сетей сделать это проще простого: достаточно одного щелчка смартфоном — и вот ты уже пишешь, что в этот солнечный средиземноморский полдень ешь удивительный бри, который, конечно же, у нас, то есть уже у вас, не достать.

Но в этой суматохе и вечной гонке за новым статусом люди опять забывают о главном: неважно, в какой точке земного шара ты находишься, в конце концов, никто не знает, надолго ли ты задержишься в этих широтах или место жительства придется сменить как минимум еще несколько раз. Зато при этом вовсе необязательно что-то доказывать и демонстрировать своему окружению, скорее нужно подумать о том, как сохранить личную, внутреннюю цельность. Эту свою маленькую вселенную внутри большой.

Настоящий дом

Об этом очень точно написал сербский прозаик Момо Капор: «Осенью 1976 года я брал в Нью-Йорке интервью у писателя Бернарда Маламуда в его бедно обставленной квартире, окна которой смотрели на свинцово-серую реку Гудзон. Еврей украинско-польского происхождения, Маламуд всю жизнь писал о Нью-Йорке. Я спросил, где его настоящий дом? «Мой дом в моих книгах», — ответил он».

Наверное, если у каждого из нас будет свой уютный дом внутри, то место жительства, прописанное в официальном документе, будет уже не столь важно, потому что ни в одном, даже самом удаленном уголке планеты мы не будем чувствовать себя одинокими и заброшенными.